Радиоактивные тайны ладожских островов
Автор: В. ТерешкинИсточник: www.index.org.ru
Все связано со всем. Это первый закон экологии. И даже когда ты попадаешь на одно из самых красивых озер России в поисках кольчатой нерпы, не миновать тебе погружения в наше прошлое, когда острова в первую очередь должны были выполнять роль вооруженных до зубов крепостей. А еще они были очень удобны для испытания оружия массового поражения.
Впервые я увидел кольчатую нерпу восемь лет назад: солнце было в зените, а на Ладоге стоял полный штиль – редкий случай на нашем огромном озере, которое в старину не зря звали морем; байдарка шла курсом на залив Кочергу, что за мысом Куркиниеми, мелкие островочки в шхерах будто оторвались от воды и повисли в воздухе. Очарованным странником чувствуешь себя в такие минуты, редкое чувство покоя и полнейшего слияния с этим бескрайним небом, водой посещают душу, измотанную большим городом. И уже не знаешь – явь вокруг тебя или счастливый сон. Того и гляди, на горизонте встанут белоснежные дворцы с минаретами и пальмами.
Вместо дворцов на горизонте метрах в двадцати из воды совершенно бесшумно вынырнула круглая, угольно-черная голова с двумя изумленными глазами-маслинами. Длинные брови торчали вверх, еще более длинные усы вниз. Миг – и видение исчезло так же бесшумно, как появилось.
– Ты видел, видел? – встревоженно зашептала жена, сидевшая в корме байдарки. – Кто это выныривал?
– Никого не видел, – решил пошутить я. – Да кто тут может быть? До ближайших островов несколько километров!
– Да вот же, вот, – зашептала жена, показывая пальцем. – Опять!Прямо по курсу из воды торчала та же таинственная голова.
Тут я только понял, что перед нами – ладожская нерпа. Жена стала тормошить спящего сына, чтобы и он посмотрел на чудо. Но чудо скрылось, будто и не было его никогда. Сколько мы ни всматривались в озерные просторы, больше не показывалось.
Путешествие начинается
А начинаются путешествия зачастую случайно. Есть у меня друзья в Балтийском фонде природы. Они уже пять лет работают над сохранением биологического разнообразия в российской части водосборного бассейна Балтийского моря. Бьются над сохранением дикого лосося, охраняют, изучают орлана-белохвоста, составляют Красные книги Балтийского региона. Руководит Балтийским фондом кандидат биологических наук Рустам Сагитов. Вот ему-то я и позвонил: не произойдет ли чего интересного?
– А экспедиция на Ладогу отправляется через пару дней – нерпу считать, – сказал Сагитов. – И есть на корабле одно место.
Сборы были недолги. И уже позади душная толчея питерских улиц и уют узких улочек карельского города Сортавала. Белая ночь раскинула свой полог, небеса светятся перламутровым светом; июнь, но ледяной ветер дует с озерных просторов. Корабль "Эколог" Карельской академии наук слегка покачивается на волне у острова Мустасаари. Это на самом севере Ладоги. Надувной катер с мощным мотором спущен на воду, в него уже сели Михаил Веревкин, научный сотрудник лаборатории позвоночных биологического института Санкт-Петербургского государственного университета, Йоуни Коскела – биолог сектора охраны природы Лесной службы Финляндии, и Йюсси Сихвонен из этого же сектора. Йюсси – волонтер, вышел на пенсию и помогает ученым.
Всю экспедицию – характерный штрих нашей российской действительности – оплатили финны. В экспедиции не только наши биологи, изучающие тюленей, но и орнитологи с ботаниками. Многие ладожские острова изучены плохо, пока у советской науки были деньги, до экспедиций сюда руки не доходили, да и многие острова были закрыты военными. Сейчас военные с островов ушли, а вот денег на изучение у российской науки нет.
Катер уходит к островкам, его сопровождают крикливые чайки. Сейчас там, на плоских камнях, видят третьи сны нерпы, и ученые рассчитывают, что, когда они будут подходить к островкам, поставив мотор на малые обороты, звери не сразу услышат приглушенный звук, и можно будет сосчитать их в бинокль. Мы ждем возвращения катера на палубе, коротаем время, рассказывая истории. Николай Лапшин, орнитолог из Карельского института биологии, удивляется, почему "нерповеды" никак зверей сосчитать не могут.
– Я их свистом приманиваю, – рассказывает он. – Они ластами по камням – шлеп, шлеп – и на берег выбираются, – вкусно выговаривает он. – Считай, не хочу. Вот когда на Олонецких полях у нас в Карелии весной гусь садится – вот где сложно сосчитать. Гуменников, белолобых, серых. Шум, гам, гагаканье. До полутора миллионов гусей насчитываем.
И улыбается в рыжую бородку. Поди разбери, то ли байки травит, то ли действительно – гусей миллионы, а нерпа как в цирке на камни вылезает.
В час ночи катер возвращается, ученые замерзли как цуцики. Отпаиваем их чаем. Михаил Веревкин, блаженно щурясь от горячего зелья, рассказывает:
– Обошли много островков, насчитали двадцать нерп, они нас подпускали на пятьдесят метров. Неплохо для первого выезда. Наша экспедиция – первое комплексное обследование мест обитания кольчатой нерпы – редкого зверя, занесенного в Красную книгу России. До нас нерпу здесь считали один раз, но было это десять лет назад. Карельские ученые провели весной авиаучет. Посчитали зверей на льду, экстраполировали на всю Ладогу. Получилось, что живет на озере около пяти тысяч особей. Вот обойдем все острова, где нерпа может жить, тогда и выводы будем делать.
Толстушка и осторожный
"Эколог" обходил остров за островом. Утром и вечером ученые уплывали на подсчет кольчатых красавиц. Возвращаясь, хвастали, как тихохонько они подходили к спящим зверям, как те ныряли, смешно перекатываясь. Мы с Воробьевым, как собачки Павлова, лишь слюнки глотали, слушая. Когда "Эколог" бросил якорь у Валаамского архипелага, наши мучители, вернувшись из утреннего объезда, хвалились, что насчитали 250 нерп. А Лиля Дмитриева насыпала нам соль на раны своими рассказами про архипелаг – райский уголок для нерпы. Сама она тут два лета изучала повадки животных, видела их – вот так, рукой подать.
– Знаете, как начинается залежка нерпы? – спрашивала Лиля. – Одна выберется на хорошее, укрытое от ветра место, вторая увидит – ой, как хорошо. И тоже выбирается на камни. И этот процесс может длиться несколько часов. Когда залежка уже сформирована и вдруг ее кто-то спугнул, все звери ныряют в воду. Но едва опасность минует, все побыстрее занимают удобные места. И тут уже не обходится без борьбы, хрюканья, кусания. Нерпы ведь издают очень много звуков, словами их не описать. Бывает, лежит одна красотка и воет, а почему воет, зачем – непонятно. Друг с другом они не очень-то ладят – в основном реакции агрессивные. Но бывают и такие странности: лежат нерпы и одна другой чешет спину ластами. Вообще поведенческие реакции этих зверей совершенно не изучены. Я потому ими и занялась – тут есть над чем поработать. Вот финские ученые обещают магнитофон прислать, повезет – такие записи сделаем, заслушаетесь!
Наконец пришел и на нашу журналистскую улицу праздник. Катер летел по волнам, как по стиральной доске, солнце слепило глаза. Михаил Веревкин на подходе к высокому, заросшему лесом острову сбросил скорость, и мы стали биноклями шарить по плоским камням. Есть! Семь красавиц лежало на гряде, и шкуры их блестели на солнце. Отвернув резко в сторону, Михаил сбавил обороты до самого малого.
Высадились с другой стороны острова и, осторожно ступая по мягкому мху, пошли сквозь сосновый лес, густо заросший по низу можжевельником. Заполошно зачирикала какая-то птаха, оглушительно треснул у меня под ногой сучок. Сквозь просветы деревьев засверкала вода. Веревкин залег и ловко пополз по-пластунски. За ним, вспомнив армейскую выучку, пополз я, волоча штатив телекамеры. Замыкал отряд Сергей Воробьев – оператор и режиссер в одном флаконе. Ему приходилось тяжелее всех – камера явно не была приспособлена к такому способу передвижения оператора.
Лес кончился, кончились и можжевеловые заросли. И не видать бы нам удачи, если бы не его величество Случай. От заветных камней нашу троицу пластунов прикрыло два выворотня, торчавших на голом берегу. Подобравшись к ним, я заглянул в круглую дыру, образовавшуюся в торфе выворотня. Сердце билось в самом горле, и руки дрожали. Увы, вместо семи нерп я увидел лишь одну. Вторая беспокойно плавала, то и дело ныряя, и тревожно посматривала в сторону выворотня. Эх, далековато! Еще бы метров на десять подобраться. Я стал торопливо нажимать на спуск. Камера громко щелкала затвором. Приник к видоискателю Воробьев.
Нерпа – вальяжная, дородная, лежала хвостом к нам, и на ее лоснящемся мехе я ясно увидел кольца. Ракурс был не ах, и я стал просить Толстушку, так я ее назвал, повернуться. Ну повернись, милая! Чего тебе стоит, все спокойно вокруг. И милая зверюга повернулась. Я успел три раза щелкнуть затвором аппарата. Обедню портил второй зверь – Беспокойный. Он нырял вокруг Толстушки и будто пытался ей сказать – ты что, подруга, последнего ума лишилась? Вон же люди за выворотнем, сучками трещат, сопят и затвором щелкают. Сейчас как стрельнут! И добился, паразит, своего. Толстушке передалось его беспокойство, она, смешно взбрыкнув хвостовыми ластами, плюхнулась в воду.Эх, как же безмятежно, спокойно было в тот день на безымянном ладожском островке. Но все связано со всем, так говорит первый закон экологии. И впереди нас ждал остров Мюкериккю.
Огневые точки Мюкериккю
Еще на подходе к этому высокому острову с катера заметили, что нерпы образовали залежку на островочке метрах в ста от берега. Нечего было и думать подкрасться по камням вдоль уреза воды. В некоторых местах тянулись отвесные стенки метров по пятнадцать высотой. Вместе с финским профессором Мартти Сойккели, приготовив бинокли, фотокамеры, стали подниматься, карабкаться по скалам, в обход. Поднялись на самую верхотуру и неожиданно наткнулись на траншеи и блиндажи, орудийные и пулеметные гнезда. Сколько же взрывчатки, труда, сил было потрачено здесь – в монолитных скалах выдолбить зигзаги траншей, глубокие, обширные блиндажи, склады для боеприпасов. Не один, не два года вгрызались тут в скалы. Кто – мы или финны? И сколько крови тут пролито? Переглянулись мы с профессором, понял я по его хмурому виду, что и он думал о войне. Интересно, сколько ему было, когда СССР напал на Финляндию?
Вместе с Мартти поползли к пулеметному гнезду, примостившемуся на самом краю обрыва. Под нами на крохотном каменном островке лежало пять нерп. А Ладога простиралась до горизонта. Мы пристроили на каменный бруствер бинокли и жадно стали наблюдать. Пять симпатичных зверюг неспешно загорали, нежились под солнцем, и мелкие волны облизывали их бока. Появилась шестая нерпа, эта непоседа все время плавала, ныряла, пыталась и других втянуть в игру. И каждый раз, как выныривала, голова у нее блестела на солнце, будто лакированная.
Мартти тихонько сказал: – Это и есть счастье. Мои родители родились невдалеке от Сортавалы, я появился на свет в Зеленогорске, Терриоки по-фински. Фамилия наша была Сойкилевы. Дед мой был рыбаком и охотником, добывал здесь, на этих островах, нерпу. А я впервые попал сюда после того, как ребенком меня увезли, спасаясь от наступления Красной Армии.Мы с финским профессором еще долго ходили по острову. И видели, что везде, на самых высоких, самых красивых местах человек готовился к убийству других человеков. В густом лесу наткнулись на бетонный бункер, где стоял тяжкий, затхлый воздух. Нары, пирамиды для оружия. На столе лежал потрепанный томик. Я раскрыл первую страницу. "Настольная книга атеиста". Перевел название Мартти. Он понимающе кивнул – это вместо Библии.
Радиоактивные тайны островов Хейнясенма
Мы увидели их в ясный солнечный день с самой высокой точки острова Кильписарет. Мартти долго, не отрываясь, смотрел в их сторону. Потом рассказал, что, когда собирался в экспедицию, позвонила старенькая тетка его матери, попросила хоть одним глазом взглянуть на Хейнясенма. Она была совсем девчонкой, когда родичи взяли ее на рыбалку, и именно на этом острове они провели дней десять, пока на Ладоге не умолкал шторм.
На следующий день "Эколог" бросил якорь у Хейнясенма. Профессор Сойккели шагнул из катера на песок, счастливо заулыбался. – Вернусь, сразу же позвоню тете, – пообещал он. – Расскажу, что выполнил просьбу, что тут все по-прежнему. Рыба в воде, чайки сидят на камнях, в лесу растут грибы и ягоды.
Мы пошли по береговой кромке, и я вынул из сумки дозиметр. Эх, если бы знал, что окажемся именно на этих, загадочных островах, добыл бы радиометр. Дозиметр тут не поможет. Профессор заметил прибор у меня в руках, встревожился. И пришлось мне объяснять ему, что с тех пор, как его тетушка тут шторм пережидала, произошли с островами перемены. Недобрые перемены. Эти острова были лишь одним звеном в ядерной цепочке, носившей кодовое название "Направление 15".
Многое в этой истории еще покрыто густым покровом государственной тайны. Многое еще нужно выяснить. Это журналистское расследование я веду с 1992 года. Именно тогда капитан второго ранга запаса Георгий Бронзов рассказал: – До августа 1991 года, пока не рухнул КГБ, говорить о тех вещах, которые я знаю, было очень опасно. Сейчас мне терять уже нечего. А главное, – говорил он, – если не раскрыть эти секреты, атомные ведомства и дальше будут скрывать факты заражения огромных объемов земли радионуклидами. Могут постараться замести следы по-тихому, переоблучая бесправных, необученных солдат и матросов. В Чернобыле их называли "биороботами".
"Направление 15" – под таким кодовым названием в СССР после войны в обстановке строжайшей секретности начались работы по созданию оружия массового поражения с применением боевых радиоактивных веществ (БРВ). Тысячи заключенных погибали в шахтах и рудниках, на секретных заводах, добывая уран и плутоний. СССР в бешеной гонке наращивал свою ядерную мощь. Идея БРВ принадлежала, как поговаривают в кругах военных, академикам Юрию Харитону и Анатолию Александрову. Принцип этого оружия – дешево и сердито. Никаких дорогостоящих заводов по обогащению делящихся материалов, центрифуг не нужно. Стержни с отработанным топливом, побывавшим в реакторе первой в мире атомной электростанции в Обнинске, вскрывались, содержимое растворяли.
Получался смертоносный коктейль из десятков опаснейших для всего живого радионуклидов. Самым страшным среди них был плутоний–239 с периодом полураспада 24 тысячи лет. В аэрозоль жидкость должна была превращать обыкновенная взрывчатка. А уж наклепать таких бомб, ракет было делом техники. По замыслу отцов БРВ, стоило обработать такими аэрозолями живую силу противника, как солдаты от полученных высоких доз облучения должны были слепнуть, терять сознание и погибать. Никаких тебе ударных волн, пожаров, как при взрыве атомной бомбы, никаких разрушений домов, мостов, городов.
В Ленинграде на Шкиперском протоке Васильевского острова рядом с Финским заливом работал НИИ ВМФ 16. В нем разрабатывали химическое оружие для ВМФ. Кусочек территории в 0,8 гектара выделили для совсекретной лаборатории по разработке БРВ. Номер этой воинской части 70170, замыкалась она на Управлении ядерного оружия, куратором которого был Лаврентий Берия. МГБ пришпоривало ученых – быстрее, еще быстрее, противник работает над созданием своих аэрозолей.
С момента открытия радиоактивного излучения к тому времени прошло уже более пятидесяти лет. Уже были взорваны две атомные бомбы в Хиросиме и Нагасаки, жертвы бомбардировок умирали в страшных муках. Но ученые, техники, работавшие над созданием нового оружия в Ленинграде, почти не использовали средств защиты, они переоблучались, но делали все, чтобы "защитить горячо любимую Родину". Растворы после испытаний, опытов сливались без всякой очистки в обыкновенные ямы, куда потом сбрасывали бетон, в спецканализацию. Здесь же на территории зарывали погибших подопытных животных. С этого небольшого участка земли опаснейшие радионуклиды – стронций-90, цезий-137, плутоний-239 – стали расползаться вместе с грунтовыми водами во все стороны, к Финскому заливу и в ковш Шкиперского протока. Из земли вместе с водой радионуклиды тянули деревья и кустарники, листву разбрасывало по округе. Так и возникло мощное пятно радиоактивной грязи на Васильевском острове.
Когда я впервые пришел на Шкиперский проток в мае далекого 92-го года, то увидел ветхий деревянный забор с зияющими дырами, над которым торчали ветки тополей с неправдоподобно мясистыми листьями, и два желтых заброшенных здания. В тополях восторженно чирикали одуревшие от весны воробьи. Секретные лаборатории все это напоминало мало. Я нырнул в дыру и включил радиометр "Припять". Приложил к пеньку тополя, из которого просто перла молодая поросль. Радиометр зашелся в тревожном писке, на экране высветилась цифра, на которую я долго смотрел в полном ошалении. 30 тысяч бета-частиц в минуту с квадратного сантиметра. А санитарная норма – 15.
По правилам радиационной безопасности никакой это не пенек, а твердые радиоактивные отходы, которые нужно захоранивать в специальном бетонном могильнике. Военные ушли с этой территории спешно, бросили ее без охраны, лаборатории стояли без окон и дверей, предприимчивый местный народ тащил в квартиры и на дачи оконные блоки, кафель, раковины. Не подозревая, что растаскивают по квартирам и дачам радиоактивную грязь.
Из земли торчали странные приборы в виде труб, изогнутых буквой "г". Будто перископы подводных лодок, затаившихся в глубине. Я замерил буйно цветущую мать-и-мачеху. И она радиоактивна – 10 тысяч бета-частиц. Что же тут лежит в земле, какая ядерная отрава, если даже цветы, трава, кусты так "светят"? Это просто – ядерная помойка. В центре Петербурга, в километре от гостиницы "Прибалтийская". Значит, любой, кто на этой земле полежал да еще травинку пожевал или вот такой листок тополя в пальцах покрутил – понесет радиоактивную грязь с собой, в себе. И будет облучаться изнутри всю свою жизнь.
Необходимое пояснение: мы все привыкли к тому, что про радиационную обстановку нам сообщают – 14-16 микрорентген в час. Но эти цифры характеризуют лишь гамма-излучение. А есть и самое опасное – альфа. На втором месте по опасности – бета-излучение. Цезий-137, например, имеет гамма-излучение, и его присутствие легко можно засечь простым бытовым дозиметром. Но есть опаснейшие радионуклиды, такие, например, как стронций-90. Это чистый бета-излучатель, и дозиметром его просто не обнаружить. Нужен радиометр.
Долго я тогда стоял в нерешительности перед одноэтажным домиком бывшей секретной лаборатории, таким мирным с виду. Я шагнул через его порог, чувствуя себя сталкером, входящим в зону. В одной комнате были навалены груды веток с высохшими листьями. Кто-то таким доморощенным способом пытался убирать радиоактивную "грязь". Над ветками "Припять" запищала особенно надрывно. В другой комнате был глубокий бетонный резервуар, в котором стояла зловонная вода. На ее поверхности плавали пустые консервные банки, винные и водочные бутылки. Полкомнаты устилали окурки. По всему было видно, что тут матросики из соседней воинской части заливают горести воинской службы водкой и дешевым вином. Я померил "Припятью" гамма-излучение. Из бетонной могилы "светило" 380 микрорентген.
– Мишка! – заорал во всю глотку пацан, мелькнувший в проеме окна. – Я тебя уже два раза убил, а ты, блин, все бегаешь с автоматом!
Пацаны играли в войну, они прятались в этих заброшенных зданиях, ползали по траве, штаны на коленках были зелеными от этой сочной, молодой поросли. Я включил "Припять". Так и есть: штаны, куртки, ладони были измазаны радиоактивной грязью. Я стал прогонять мальчишек, пугал, что облысеют. Они не понимали, чего я на них взъелся. – Да мы тут все время играем. Какая еще радиация? – кричали они.
Мальчишки играли в войну, не зная, что уже находятся под обстрелом бета- и гамма-излучения, идущих из этой отравленной земли.
Когда именно военные убедились, что "Направление 15" себя не оправдывает, завело в тупик, я пока не знаю. Некоторые ветераны, с которыми удалось во время этого журналистского расследования поговорить, уверяли: работы с боевыми радиоактивными веществами были прекращены, потому что на опытах с животными убедились: солдаты противника быстро из строя не выйдут. Гораздо быстрее пострадают от высоких доз радиации те, кто это оружие будет снаряжать и доставлять к месту применения. Да и территория противника окажется на многие сотни лет зараженной радионуклидами – попробуй захвати такую.
Одним Васильевским островом дело не ограничилось. С БРВ проводили опыты на территории испытательной базы у поселка Приветнинское, это на берегу Финского залива за Зеленогорском. И здесь земля пропитана на много метров в глубину радионуклидами. И пятно загрязнения уже давно вышло за пределы территории, огражденной тремя рядами колючей проволоки. Оно распространяется в сторону Финского залива, осталось всего двести метров. На территории этой воинской части есть два бетонных могильника с захороненным оборудованием атомного ледокола "Ленин".
Основной полигон у института и лаборатории был на острове Коневец в Ладожском озере. На южном полигоне острова подрывали заряды с зарином, зоманом, табуном, адамситом, люизитом. Об этом мне рассказал Артур Теберг, он служил на полигоне офицером. Леонид Петров служил на Коневце в 1957 году в составе химвзвода. Матросы взвода ежедневно, кроме воскресенья, по восемь часов работали с боевыми радиоактивными веществами. Кроликов с выстриженной на животе шерстью сажали на листы, покрытые БРВ, и потом животных увозили в лаборатории.
Обрабатывали листы радиоактивными растворами, потом проводили дезактивацию, и растворы лились прямо на прибрежную гальку. Солдаты работали в комбинезонах, а мыли их просто – заходили в Ладогу. Этот полигон был на северной оконечности Коневца у мыса Варгосы. Петров недолго смог работать с боевыми радиоактивными веществами – через пять месяцев тяжело заболел, и его комиссовали. Сейчас бывший матрос инвалид второй группы. На этом же острове проводили испытания элементов ядерного оружия, там была лаборатория академика Курчатова.
Со скрипом двигалось мое расследование. Выяснилось, что на базе в Приветнинском и на Шкиперском протоке готовили компоненты зарядов БРВ. А взрывали их на маленьких островках в северной части Ладоги: Хейнясенма, Кугрисари, Верккосари. Именно у Хейнясенма военные бросили на мелководье бывший немецкий эсминец "Кит". Его трюмы были заполнены жидкими радиоактивными отходами. Операцию по выводу "Кита" из Ладоги военные провели ценой невероятных, героических усилий в конце восьмидесятых. В любой момент его корпус мог разрушиться и мощный поток смертельно опасных радионуклидов мог попасть в Ладогу.
Несколько лет я писал о радиоактивной заразе, расползающейся с территории секретной лаборатории. И требовал от военных и городских властей – начинайте дезактивацию, ставьте надежный забор. Наконец Ленинградская военно–морская база несколько лет назад поставила бетонный забор, оградив опасный участок. На деньги из экологического фонда города разобрали здания лабораторий и вывезли на захоронение. Но тысячи, а возможно, и десятки тысяч тонн пропитанных радионуклидами земли все еще продолжают отравлять все в округе. Цезий и стронций, плутоний и кобальт сочатся из этой радиоактивной помойки. Попасть на эту территорию я не могу уже несколько лет. Не удаются эти попытки и другим журналистам города.
На таинственной испытательной базе вблизи поселка Приветнинское все покрыто еще более густой завесой гостайны. Базу охраняют военные. Денег на дезактивацию территории у них нет. А деньги нужны огромные. Одним глазком мне удалось увидеть отчет НИИ промышленной и морской медицины. Его специалисты провели замеры на склоне, ведущем от базы к жилому городку, где живут офицеры со своими семьями. В пробах грунта обнаружена самая опасная альфа-активность.
Какая радиационная обстановка на полигоне у мыса Варгосы – еще большая загадка. Куда осели отравляющие вещества из взорванного химического оружия – тоже. Сейчас Финляндия вкладывает большие деньги в восстановлении Коневского монастыря. Именно в собственности этого монастыря и находится весь остров. Но знают ли святые отцы, по какой земле они ступают, какую рыбку, ягоды едят? Тысячи паломников, туристов приезжают летом на остров. И возможно, подвергают свою жизнь опасности.
Что творится на островах в Ладоге, где взрывались, хранились заряды с БРВ, – такая же тайна. За семью печатями. Готовили оружие на погибель врагу. Библейская история. А отравили на столетия – родную землю. Специалисты Ленинградской военно-морской базы говорили мне, что все места хранения боевых радиоактивных веществ были вычищены, на островах выставлены знаки радиационной опасности, а летом их охраняют часовые.
Никаких часовых на Хейнясенма мы в тот июньский день не увидели, не было и знаков радиационной опасности. Но я нашел бухту, куда причаливали военные корабли, нашел фундаменты домов, какие-то сегменты металлических емкостей, груду железа, которая когда–то была военной техникой, но была сброшена со скалы, подорвана, раскурочена взрывами до неузнаваемости. Мой бытовой дозиметр показывал, что гамма-фон в норме, но я знал, что тот же стронций-90 – опасный бета-излучатель, и мой бытовой дозиметр его не обнаружит.
В тот же день вместе с ботаниками мне удалось попасть на остров Кугрисари, где в скалах невысоко над водой я обнаружил тоннель. К нему из воды подходили толстые кабели, металлическая труба. Тусклый свет фонарика едва освещал стены тоннеля. Я прошел по нему до конца, обнаружил небольшую комнату, дальше хода не было. Или завалило взрывом?
Только когда катер отчалил от острова, мы заметили на скале щит с надписью: "Стой! Опасно. Выставлены мины!" Тут уж у нас и холодок побежал за ворот – действительно мины стоят или это военные так шутят?
Атомная энергия Коневца
Ветер развел у Коневца сердитую волну. Но ученые все же решили высадиться. С дозиметром наперевес я пошел по берегу в сторону мыса Варгосы, где на мелководье издалека виднелись какие-то полузатопленные корабли. Уж не новые ли "Киты"?
Лиля и Наташа старательно осматривали в бинокли камни, пригодные для отдыха нерп, а мне уже было не до кольчатого чуда. Где-то на этом красивом берегу, усыпанном валунами, получил свои дозы рентгенов молодой матросик Леня Петров.
На небольшом мысочке обнаружил бетонный бункер, а когда вошел внутрь, стрелка дозиметра показала, что внутри повышенный гамма-фон. На берегу озера, не доходя до мыса Варгосы, я наткнулся на двойной забор из колючей проволоки. Бетонные столбы были новехонькими. Были в наличии и грибки для часовых. Но часовых под ними не было. Там, где колючка совсем близко подступила к озеру, волны свалили столбы, и я прошел на территорию, где стояли загадочного вида приборы и механизмы. Видел воронки, где недавно что-то взрывали. Валялись осколки и несгоревшие куски взрывчатки. Ясно стало – полигон. Действующий.
Металлический стук раздался с берега, от причала. У внушительных размеров катера возился мужичок лет пятидесяти. Он охотно сообщил, что с конца войны по 1996 год тут была опытная станция, на которой разрабатывали новые виды оружия и взрывчатки. Ими и курочили корабли, стоящие на мели. А сейчас только ученые на полигоне работают из Института атомной энергии имени Курчатова. Но там ядерных материалов нет.
Штормовое предупреждение
Есть особая грусть в минуты расставания. Орнитологи подсчитывали, сколько гнезд гаги нашли у острова Мюкериккю. Целых двадцать. Не сенсация, но очень хорошая новость.
Мрачный Михаил Веревкин подбил неутешительный итог – всего 509 нерп обнаружено за всю экспедицию. Какие уж там пять тысяч. Ошиблись карельские биологи во время авиаучета десять лет назад.
– Подумать только, – говорил он. – Валаамский архипелаг будут защищать как святую землю, но не как место обитания нерпы. Животного из Красной книги. Ладога продолжает оставаться белым пятном. Мы только знаем, что численность нерпы падает, что ее стреляют браконьеры, она гибнет в рыбацких сетях. А численность – остается пока неизвестной, где у нее "родильные дома" – тоже. Спасибо финнам, пообещали весной оплатить авиаучет.
"Эколог" подходил к Петрокрепости, его било в нос волнами так, что фонтаны брызг взлетали выше ходовой рубки. Капитан зло говорил: – Ветер двадцать пять метров в секунду, запросил Петрокрепость: дайте прогноз погоды. А они отвечают: у нас с вашим пароходством нет договора. Снова запрашиваю прогноз, объясняю, что судно принадлежит Российской академии наук, Карельскому центру. Диспетчер в ответ: вас нет в списке!
Впереди, прямо по курсу, вставали башни крепости Орешек. Очень скоро нас принял и поглотил Петербург: навалились будни, закрутила ничтожная, если вдуматься, суета. И лишь ранним утром, понимая, что уходят, истаивают белые ночи, опять уходят, не задержать, вспоминаю перламутровое небо, белоснежный прибой у скал. И безмятежных нерп, лежащих на камнях. Мне так хочется, чтобы и сын мой увидел это чудо. И ваши дети тоже. И чтобы ходили они по ладожским островам без дозиметра.
P. S. Все досье по "Направлению 15" до сих пор закрыто грифом "Секретно". Ключ к разгадке не снимаемого по сию пору грифа, как мне кажется, содержится в публикации газеты "Московские новости" "Ядерная экспертиза разведчика Евстафьева" ("МН", ?35, 29.06.93 г.). В этом интервью с генерал-майором Геннадием Евстафьевым, возглавлявшим тогда одно из ключевых управлений службы внешней разведки, есть сноска, которую я позволю привести целиком: "Досье "МН". Радиологическое оружие является оружием массового поражения. Оно – "тень" атомной энергетики в бедных странах, где появляются большие запасы радиоактивных материалов. Угроза его создания возрастает с развитием атомной энергетики. Интерес к нему у военных заметно повысился после чернобыльской катастрофы, которая показала лишь небольшую долю последствий его применения в густонаселенных районах планеты. Во время войны в Персидском заливе "кризисная группа", cозданная при руководстве СССР, обсуждала возможность применения радиологического оружия Ираком против Израиля".
www.ladoga-lake.ru (2003-2024)
